Помню, как заблестели уважительно глаза нашей учительницы русского и лит-ры в шали серой (шаль-то я помню, а имя её — увы, да простит, память), когда я обмолвился, что самодеятельно прочитал на каникулах обнаруженный дома на полке роман Вальтера Скотта "Квентин Дорвард". На самом-то деле я дошёл только до половины этого монументального, теперь с уверенностью могу говорить, труда и выбежал во двор, где надо было исправить момент, что из моей одежды выветрился запах костров, а башмаки расслабились без мяча. Также я умолчал учительнице, что воспринял из напечатанного чуть более, чем ничего. Потому что наивно, а я был недорослью наивной, полагал, что Скотт будет описывать только подвиги и любовные похождения Дорварда, вести неотрывно, и начинал скучать и даже сердиться на автора, когда он вдруг надолго бросал главного героя и затевал "разрабатывать" какого-то Людовика XI, что мне совсем неинтересно было.

Теперь-то, жадно проглотив роман, мы знаем, что это не так. Что Людовик XI — это очень интересно. А К. Дорвард с его приключениями, в сущности, если не пешка, то саппорт к изображению гораздо более в исторических масштабах значимой, сложной, по-настоящему любопытной личности короля — собирателя земель французских. Не столько честной, лобовой атакой клеймора, как его импульсивный оппонент, апологет раздробления Карл Смелый, герцог Бургундский, но чрезвычайно хитрой дипломатией: подкупами, умелой лестью и шантажом, натравливанием врагов друг на друга. Помимо пыток в Лоше и виселиц. К слову, писатель вкладывает смешное в слова Дорварда, который называет качающегося у королевского замка Плесси-ле-Тур на дубе "жёлудем". Так вот, про дипломатию. Чувствую, как читатель хмурит брови, что я симпатизирую источнику тех же самых пороков, загребанию жара чужими руками, что демонстрируют в настоящем за океаном. Не всё так просто. Государь, при всех своих кознях, в изображении собирателя древностей, историка, прибегнувшего среди прочего к свидетельствам де Комина (см. знаменитые "Мемуары"), — В. Скотта, жившего чёрт знает когда к тому же, поближе к описываемым временам, показан очень обаятельным типом: проницательным, остроумным, не лишённым чувства юмора, не чванливым, не злым, вообще-то говоря, по натуре. Да, это коварство, но коварство утончённое, в справедливых помыслах о мире и единстве Франции, истерзанной долгими феодальными войнами. Одевался Людовик скромно, сторонился роскошью себя окружать — такое очень располагает. Не только не гнушался черни, но и приближённой делал (имел чутьё на людей неимоверное). Из грязи — в князи подымал. Взять брадобрея Оливье.

Исходя из таких исторических фактов, Скотт проделывает в завязке неслыханный в отношении монархов, особенно такого калибра, фортель: он посылает его в неказистом платье, едва претендующем на купеческое, с прево Тристаном (т. е. вдвоём, больше никого) переплавляющемуся через бурную речку нашему главному герою — совершенному ноунейму, шотландцу Квентину Дорварду. Король не сообщает, что он король. И хоть догадка приходит ранее, чем это открылось, менее удивительным это не стало. Ведь я ничего не знал, приступая к чтению, об Оливье и прочем. Людовик XI отчего-то прочно вцепился в гг, водит его везде, в свою гвардию шотландских стрелков сватает. Позже, правда, автор изловчился, вложив в уста кормчего про сон о мессии, но не суть. Всё. Первый шаг сделан.

Дальше окно Овертона распахивается с оглушительным свистом, и первое такое низвержение канона ловкой, изобретательной цепью ходов экстраполируется на потребу романтикам до непосредственной доступности шотландцу, словно читеру, всех дверей, рук, губ. До тотального хэппи-энда самого.

Такая романтика непременно необходима в наши чёрствые времена, когда, с высоты лет и опыта, этот рыцарский, куртуазный идеализм уже не культивирует твой вредный для существования наив, но, напротив, не даёт обезьяной совсем стать, облагораживает. Они постоянно зардеваются румянцем, потупляют взор и слезу хрустальную пускают. Не только нифма нежная и воспитанная, графиня Изабелла де Круа, но и воин славный и отважный. Оба. Это прекрасно. Это трогательно.

И великосветские речи, описания состояния говорящих тут изяществом обладают. Особенно показательна в этом плане глава "Следствие" (над Людовиком XI). Ведь это, поймите правильно, смелое и архиответственное дело — вкладывать слова, в общем-то, художественного вымысла в уста самых могущественных, верховных лиц зубодробительного Средневековья. В серьёзном, что немаловажно, произведении. И это не просто сухой, чопорный этикет, но и течения глубоководные, и ирония (не пост- наконец-то) вполне. Вальтер Скотт обнаруживает себя как тонкий знаток психологии. А психология, как мы знаем, — основа всего практически.

Кинематограф — не исключение. Существуют три экранизации романа. Французский сериал от 71 г. в сети отсутствует. Видимо, это такая жуткая шляпа, что нам постеснялись её демонстрировать. Или вот так во мне досада от недоступности говорит... Фильма от 55 г. лучше бы тоже (или его только) не существовало. С первых минут мы, взамен открытого, честного и добродушно пылкого, по роману, лица молодого шотландца Квентина Дорварда, с изумлением видим какую-то наглую, лукавую, жеманную физиономию не первой свежести южанина с эспаньолкой. Кровь из глаз. Дальше можно не продолжать. Ни смотреть, ни писать об этом. И третья экранизация, отечественная, 88 г., под названием "Приключения Квентина Дорварда, стрелка королевской гвардии". Сейчас я попробую о ней рассказать.

Экранизация — громко сказано. Картина в начальных титрах позиционируется как "по мотивам романа". И, надо сказать, это ну ОЧЕНЬ по мотивам. Не стану останавливаться на всех многочисленных эпизодах, деталях отсебятины, на это просто места не хватит, — упомяну о самых вопиющих, о которых невозможно молчать. Прежде всего, при сопровождении Дорвардом дамы до замка епископа Льежского, молодая графиня говорит Марте (тётушка Амелина упразднена): "Этот наёмник воображает, что он мне ровня!" (м-да). И: "Но Кампо-Бассо — граф!" (ещё раз м-да). Во-первых, графиня Изабелла де Круа ну никак не могла произнести такой заносчивой фразы в адрес шотландца. Даже изначально. И Кампо-Бассо настолько был ей неприятен, что такое положительное в его сторону движение — форменное безобразие от режиссёра. Далее. Кортеж с особой продолжает движение и натыкается на сопротивление не рыцаря Его Величества — Дюнуа, с герцогом Орлеанским, а какого-то... барона де Лоша(ры). Видимо, производное от замка Лош — пыточной тюрьмы Людовика — это имя Тарасову взбрело. Возмутительно! Главный герой показывается здесь слишком уж дубоватым Рэмбо — в лит. источнике он лирически, юношески порывист и смекалист. Так что следовало, очевидно, не изобретать велосипед, а дать Дорварду раскрыть подставу цыгана Хайраддина, которого потом, внимание... другом в фильме назовёт. Логика? Не, не слышал. Цыган мог ничего этому телёнку про де ла Марка, грозившую Изабелле опасность и не сообщить, ему это вообще не нужно было, но сделал это просто про между прочим. И ускакал бы наш герой восвояси, как лопух, без графини. Казалось, дно пробито, но постучали. Вызволяет он её тоже весьма курьёзным, элементарным, как полено, способом. В общем, текста не придерживаются вообще. Диалогов это тоже касается. Они даже не то что урезаны, а местами заменены какими-то кухонными, то есть лексически сниженными огрызками. Мы имеем дело не с сюжетом, а с фабулой, скелетом. Совершенно необязательно было съёживать действие до дефолтного прокатного хронометража, если, конечно, задачей является вклад в искусство, а не какая-то прозаическая коммерция. Сцены той самой главы "Следствие" немного выправляют ситуацию. Александр Яковлев в образе Карла Смелого, как и, в общем-то, его визави Лазарев с брадобреем Пашутиным — на это можно смотреть. Но этого мало. Мало. Строго говоря, перед нами не суровая, атмосферная, масштабная готика романа В. Скотта, но театральный, довольно лубочный этюд местной самодеятельности. Такая захаровщина, да простит Марк Анатольевич, в негативной в данном случае коннотации, на минималках. Баталии на мечах — фестиваль реконструкции, что характерно для Иншакова и компании тех лет. Нет, это определённо не "Последняя дуэль" тоже Скотта, Ридли... Однако финальная баталия с войском де ла Марка оставляет двоякое впечатление. От души хохотал, понимая при этом, что это, в общем-то, бодрое довольно, на контрасте, мочилово, в плюс скорее. И, возвращаясь к началу, к психологии, — подлинный драматический нерв тут, что характерно для картинной театральщины, абсолютно, конечно, нивелирован. Всё сведено до мелодрамки с Кабо, рассчитанной на простофиль. Похвально, во всяком случае, что кто-то из наших, на странном-то безрыбье таком экранизаций знакового, вообще-то говоря, произведения классической литературы, вообще внимание обратил, попытался. За советский флёр беззаботного детства щедрой рукой 6/10.