А это одному мне показалось, что весь фильм "Утомленные Солнцем 2" про то, как режиссер Михалков хочет свою дочь? Понятно, что фрейдистские толкования давно не в моде, а весь психоанализ уже лет десять как свелся к выискиванию комплексов у оппонента в споре о геополитической доктрине Испанской Империи, но все же! Дочь Котова выступает как классический герой мифа, ведомый волей богов (или Бога в данном случае). Сначала ее разлучают с отцом-женихом, сообщая ей о якобы его смерти (ложная смерть жениха - старый как мир сюжет), затем она отвергает нового жениха-чекиста, отказываясь брать его фамилию (смена фамилии = новое замужество), после ее посещает посланник богов из мира мертвых (актер Гармаш), объявляющий божественную волю и призывающей ей не противиться (причем буквально - вспомните текст молитвы). Чтобы герой мифа поверил в истинность посланника, боги выказывают свою мощь посредством чуда - рухнувший немецкий самолет.

Затем героиня вступает в преддверие Земли Мертвых (в которой, согласно тысячелетнему сюжету, и должен томиться ее отец-жених) - занятую немцами деревню, в которой у нее появляется второй Волшебный Помощник - изнасилованная фашистами девушка (отметьте, что обычные жители деревни не открывают окон и не помогают Наде - простые люди не имеют права вмешиваться в божественный план). Она также убеждает Надю не противиться воле богов и следовать их зову через все испытания. Наконец, в сцене с танкистом мы уже видим Надю у врат Аида, где она проходит последний тест, демонстрируя демону-привратнику (вечно юному мертвецу по имени Дормидонт) свое сокровище, дающее ей право ходить запретными тропами - сиськи. Демон-привратник замирает, пропуская Надю в Ад - финальная панорама недвусмысленно показывает, где она оказалась.

И чтобы совсем добить, уже после финала нам говорят, что Котов находится там, где выжить невозможно, на фабрике смерти - в "Цитадели" (то есть, Котов - заточенный в подземном замке принц, ждущий свою принцессу-избавительницу. Такая сложная инверсия социально-половых ролей может говорить не только об инцестоузных, но и гомосексуальных наклонностях Никиты Сергеевича). Обратите внимание, что весь фильм Котов где-то заперт - то в лагере, то в штрафбате, где подвергается мучениям и при этом отказывается выходить на свободу в отчаянном ожидании своей истинной избавительницы. Конечно, можно сказать, что это всего лишь невинное переложение мифа о спасении - но, извините, во всех мифах принцессу (пусть даже она и старая, и с усами) спасают только ради одного. Опять же, нельзя не отметить, как Котов постоянно проваливается в телесные воспоминания о своей дочери ("Ты такая горячая..."), нюхает ее гребень ("Фетишизм не может рассматриваться как перверсия, если предшествует нормальному половому акту" - Фрейд) и совсем уж кричащая финальная сцена, в которой режиссер Михалков упивается мучительной смертью молодого самца, посмевшего возжелать его сокровище (а также придумывает гениальный предлог заставить дочку попозировать голенькой). Наконец, в фильме вообще нет матери Нади, она жива и здорова, но про нее ровно пара коротких реплик. "Мамы нет, соседскому Ваньке-ухажеру я морду набил (даже два раза - еще и в амбаре с фашистами), Надя, ты такая горячая!".

Очевидно, что в третьей части жених и спасающая его невеста встретятся в самом сердце Ада, победят главного демона и начнут обмениваться исключительно крепкими, радостными объятиями. Думаю, причина творческой неудачи Михалкова не в том, что он деньги или сошел с ума, а в том, что он не смог отделить свой инвертированный инцестоузный гомосексуализм от настоящих художественных задач и решений, превратив фильм в оду своей чудовищной похоти (в Голливуде даже есть специальное слово для режиссеров, требующих на главную роль своих тайных возлюбленных-актрис, а затем заставляющих их скакать двадцать дублей подряд в белой майке без белья).

Входит Сталин вместе с тортом (шоколадным, вот же гнида). У него рябая морда, Ворошилов и Буденный. У МихАлкова Никиты зубы сводит от обиды, он кипит, прямой и гордый, каннским солнцем утомленный. Он борец в седьмом колене супротив советской власти и ее дурацких премий Ленинского комсомола. Он встает, мятежный гений, и виновнику несчастий, вереща от наслажденья, телом крепок, духом молод, - о, как сладок миг расплаты! - мажет морду шоколадом. Это сказка, очевидно. Взрывы. Вопли. Как обидно.

Входит Котов. Он томится. Он от голода лоснится. Он на западной границе, в представительстве ГУЛАГА. Кровожадные гэбисты, падкие на извращенья, в политическом хищенье обвинили бедолагу. Им в Сибири не сидится, им к Европе чтоб поближе, чтобы видно было с вышек чуть не Эйфелеву башню. Котов гадов не боится, смело драпает по крышам. Гордый Юнкерс взмыл повыше и спикировал отважно, сокращая населенье. Взрывы. Вопли. Затемненье.

Входит Дюжев. Он контужен. По сюжету он не нужен.

Входят воины штрафбата. Им оружия не надо, им саперную лопату выдают одну на роту. Командиры-идиоты поредевшие останки шлют на парусные танки непременно в штыковую, чтобы удаль боевую показать проклятым фрицам (тем, культурным, очень стыдно). Дальше ни хрена не видно, видимо, пришлось делиться многотысячным бюджетом - без ущерба для сюжета, всех и так давно убило. Взрывы. Вопли. Очень мило.

Входит катер вместе с Надей (сколько Наде папа платит?), что, отметим, очень кстати: Наде хорошо за двадцать, значит, будет раздеваться. Зритель замер в предвкушенье, ожидая искушенья сиськами врага народа. Вот немецкие пилоты переходят на сниженье, открывают бомболюки (входит жопа, крупным планом), и парят над капитаном, провоцируют, подлюги, хоть оно и неудобно. Капитан, взревев утробно, сделал ложное движенье. Взрывы. Вопли. Продолженье.

Входит мина. Всем ховаться. Мине хочется взорваться, но плывет, куда деваться: режиссер уж больно строгий. Входит Гармаш. Он безногий. Гармашу неловко тоже. Он с духовностью на роже крестит мину вместе с Надей, и, решив, что с Нади хватит, тонет с явным облегченьем. Окрыленная крещеньем, мина волевым решеньем топит баржу с партактивом. Взрывы. Вопли. Как красиво.