По грибы

Начало августа, двинули по грибы. Лес был вглубь, как нам тогда казалось, небольшой, но по ширине протяжённый. Местность с товарищем Булатом знали плохо, всего пару раз бывали. Компаса с собой не было, однако день погожий, солнечный, лишь редкие облачка. Заходили со стороны дачного посёлка, солнце светило в спину, что должно было, по идее, послужить нам ориентиром. Сперва пошли налево - там пособирали, потом направо - ничего интересного, решили вернуться на прежнее место. По пути встретились нам неизвестные грибы. Птицы внезапно смолкли, вообще всяческий звук пропал, и в этой мёртвой тишине неведомый голос нашёптывал: "Съешь". Я посмотрел в остекленевшие глаза Булата, который уже протягивал гриб в рот, и тоже припал к земле, чтобы ему всё не досталось.

Дальше мы шли после этого. И это хождение как будто было механическим, бессознательным. Булат говорит, что этот муравейник с человеческий рост мы уже проходили, когда собирали подосиновики. Он лёг на изваяние, распластавшись всем телом, когда я сказал ему, что это полезно. И муравьи облепили Булата, заползая в ноздри и рот, а он только говорил, что будто ест лимон, так кисло ему было во рту. Полчища муравьёв понесли Булата по лесу, но, будучи неплохим спринтером, я таки догнал и пнул собутыльника, муравьи рассыпались прочь. Я тряс друга своего и слёзно уговорил сжечь муравейник высотой метра в два.

Шествуя сперва влево, потом вправо, затем обратно влево на грибное место, мы, по идее, должны были топтаться около одной точки. Стали из леса выбираться. Солнце светит в лицо, всё правильно, всё как надо, причин для беспокойства нет. Минут через 20 должны выйти. Прошло полчаса - лес не кончался. Ручей протекает, а голос нашёптывал: "Пей". Мы припали как лоси на водопое. Вода была сладкой на вкус. Булат сказал, что мы оба дураки, и нервически засмеялся.

Я посмотрел перед собой и увидел живописный овраг. Овраг чем-то напоминал военную траншею, только гораздо-гораздо глубже, метра 3, а может даже и 4. Мы спрыгнули вниз и пошли, озираясь по сторонам. Рядом с траншеей росло дерево, а корневище его выглядывало из боковины оврага. Это как если в толпе вдруг эксгибиционически раскрыть полы плаща, обнажив елдак. Корни-тентакли зашевелились, потянулись, обхватили Булата и привлекли к себе. Клянусь тюбитейкой, это было похоже на половой акт. Товарищ мой как-то полностью обмяк и не сопротивлялся. Из дупла повалили жирные опарыши. Я боролся с корнями, оттаскивая собутыльника, а когда мне это удалось ценой неимоверных усилий, бросил в траншею лимонку, и вьетконговцы с опалёнными задницами взмыли в воздух. Аларм!

Прошло ещё полчаса, становилось тревожно. Булат сказал, что смеяться ему как-то больше не хочется, и сжал мою ладонь так, что та побелела. И вроде по науке - солнце-то в лицо. Колумб когда-то воскликнул "Земля!" Так и друг подпрыгнул, выпустив мою руку, увидев впереди просвет. Каково же было разочарование, когда мы вышли на какое-то высохшее озеро в лесу (см. фото). Откуда оно вообще тут? - почесал я затылок. "Эй, куда ты?" - Булат скинул одежду и прыгнул в ржавую, покрытую разноцветными пятнами жижу, в которой плавали скелеты рыб. Вышел мой товарищ в водорослях и совершенно другим человеком. Он заявил, что чужд любых предрассудков и готов всю жизнь питаться растительной пищей, чтобы однажды без последствий наступить на спящего льва.

Грибов никаких давным-давно не было видно. Булат заметил, что фотографии, которые я делаю, вполне могут мне не понадобиться. Мы решили идти по правую сторону ржавого озера и вскоре снова углубились в лес. Дальнейшие полчаса прошли в молчании. Снова просвет - снова надежда. Выходим мы наконец из леса... а со всех сторон поля, поля. Ни намёка на дачный посёлок, где машину оставили. Не логично, главное. Ведь шли по солнцу. Если бы мы даже ушли правее или левее - всё равно не могли же настолько отклониться, чтобы прямо до горизонта не видеть Дубравушку. Предстояло нам идти влево или вправо вдоль леса по этому полю. Единственный шанс, что где-то лес обрывается, и его можно обогнуть. Монеткой выпало налево, что, в общем-то, нас, грибников, и спасло.

Мы видели стога. Мы видели несколько одиноких берёз прямо посреди поля. И огромную ворону на самой верхушке одной из них. А загробный голос нашёптывал: "Полезай". Так Булат, спутник мой, поплевав, растёр ладони и полез на верхушку с ловкостью обезьяны. Чего-чего, не ожидал от него такого. А когда Булат, в которого влезает поллитра и сиська пива сверх того без ущерба для прямостояния, подобрался к преподавателю математики Воронковой Анне Ивановне по прозвищу "Ворона" - волосы смоль, толстенные линзы - та сказала: "Два дебила это сила. Теория вероятности это тебе, сосунок, не поле перейти!" И клюнула в темя, отчего Булат свалился. А я, матерясь, проклиная всё, пнул энту берёзу, отчего она вдруг стала падать, а из трухлявого ствола полезли муравьи, опарыши и прочие насекомые. Гори всё синим пламенем. Всё!

Лес действительно скоро обрывался. Ещё один поворот, домики появились. Людей встретили наконец. Кто с тремя ногами, кто с четырьмя сосками. Спрашиваем, как это место называется и далеко ли Дубравушка отсюда. "Это она и есть," - отвечает местный циклоп. И радостно, и странно одновременно, как такое может быть, солнце-то теперь в спину светит. Попетляли, нашли искомый 19-ый столб, 19-ый дом, где машину оставили. Черноплодной рябины по пути наелись, хоть немного влаги, но всё равно пить хотелось страшно. Литр махом осушил! Лес, оказывается, раскинулся фигурой наподобие надкусанной баранки, по большой дуге шли.

Завели мотор, поехали. И ехали мы до того момента, пока не осознали, что вместо руля у нас ГРИБ, шляпка которого разваливается на части. Больше мы уж не могли ехать, а съехали на обочину и врезались в столб за нумером 19. Лёжа на земле, я с трудом сфокусировал зрение на далёких верхушках деревьев. Ну и ну.

окончательная, наверное, редакция

144721

Чья-то круглая дата. Я и присутствовал, и отсутствовал. Что есть действительно важно? — задавался я вопросом в ресторации на бульваре Энтузиастов. Вечная метафизика: в одном случае вполне естественно срабатывает холодный голос разума, в другом, по особому настроению — отрава возвышенного идеализма. Как там у забытого Блока: "Ночь распростёрлась надо мной и отвечает мёртвым взглядом на тусклый взор души больной, облитой острым, сладким ядом".

— Артур, ты здесь?
— А?
— Чокнемся, говорю.
— Чокнемся.
— Как тебе новые меры нашего правительства по реанимированию экономики?
— Не фонтан.

Рассеянно улыбнувшись, мой новый, не сказать что желанный, знакомый напротив — тучный господин лет сорока с биорукой — продолжил чавкать пирожным. Я вздохнул, чуть пригубил, посмотрел на своё искажённое отражение в бокале. Почему-то представились радужные мыльные пузыри, как они лопаются. Вино было вкусным, но бесполезным. Опрокинув бокал, я уставился в окно, стекло которого было столь прозрачным, что казалось — можно встать и пройти сквозь него без помех и особых на то способностей, что иной раз рисует воображение. Помнится, некто Б. годами долгих, упорных тренировок научился проходить сквозь стены, даже успел ограбить пару мелких банков в Нью-Челябинске. И только на радостях возомнил себя Мефистофелем, как в следующую свою ходку 19 апреля 2033 года застрял. Таким его и нашли сотрудники ФИРМЫ — застывшим в нанопластике, с открытым от удивления ртом. Экспертизой ничего интересного, кроме следов алкогольной интоксикации и ЛСД в крови "Мефистофеля", обнаружено не было, мозговое вещество в пределах нормы. Дело конечно замяли, а случайные свидетели один за другим бесследно исчезли при загадочных обстоятельствах. Однако материалы с грифом "сов. секретно" сохранились, сохранились в бумажном варианте — тощее досье в дюжину рукописных листов я получил из ухоженных рук работницы Архива ФИРМЫ, с которой имел непродолжительную связь. Ангелина — Геля, как я её ласково называл — не могла не понимать чем рискует, но совсем "потеряла голову". Во время этих раздумий и воспоминаний, я начал ощущать нечто необычное. Будто бы длинный острый язычок заполз мне в ухо. Мою голову повернули на 180 градусов, и я увидел перед собой особу в красном платье.

— Выйдем, поговорить надо.
— Пожалуй.

Мы шли по длинному коридору подсобных помещений, повсюду трубы и провода.

— Грядёт? — спросила.
— Ну, я могу тебе доверять?
— Абсолютно!
— Это строго конфиденциальная информация. К тому же, возможны варианты, вилка причинно-следственных связей. Пока могу лишь сказать, что человеческий фактор играет ключевую роль, но одному мне не справиться, там много нюансов, это мы обсудим после.
— Разумеется. Вот ты пялился в это окно. С таким же успехом можно пялиться в голую, покрашенную в бледно-розовый стену общежития. Я тебя прекрасно понимаю, потому как и сама в некотором роде. Но на людях это, естественно, вызывает подозрение. Они только того и ждут: шпионы, повсюду шпионы, Ищейки Оверсира внедрены во всё, во что только можно внедриться. Аппаратура монтируется ещё на стадии производства конечным отделом якобы контроля качества, это у них называется "КОНТРОЛЬ КАЧЕСТВА". Разве что под кожу не лезут. Хотя и тут никто гарантий не даст. Меня, к слову, последние пару недель беспокоит затылок. Эта тяжесть действует на мои и без того расшатанные нервы, не даёт нормально спать по ночам. До чего дошли — в уборной даже расслабиться нельзя, представляешь, нужно быть всё время начеку. Улыбаться, улыбаться как блаженный идиот, производить впечатление ничего не подозревающего простачка. Так что в окно оно, конечно, целесообразнее. А вот представь на секунду, что окон, этих квадратов обзора вовне, не существует в природе? Это создавало бы для нас определённые трудности. Разделяешь мою точку зрения? Вижу, что да. Мы понимаем друг друга. И слава Богу, что существуют, хотя я в Него не верю.

Она заломила мне руку за спину и сделала подсечку.

— Болевые умею на случай опасности. Больно?
— Больно, — потёр я ушибленные бока.
— Род деятельности каков?
— Преподаю в Академии Утечки Мозгов теорию разумного абсурда.
— Я студентка этого престижного вуза. Первый курс.
— Вот как.
— У нас ведь значится этот предмет — теория разумного абсурда, но другой ведёт. Человек со странным, будто бы восковым лицом.
— Другой вести не может, на данный момент я один владею необходимыми знаниями. Это силиконовая маска.
— Надо переварить. Сесиль и Сусанна умрут от зависти.
— Не разлей вода СС. Одна облизывается и закатывает глаза, другая как бобёр грызёт "Кохинор".
— Точно подмечено. Маска, удовлетвори любопытство.
— Дисциплина новая, полулегальная. Дело в том, что её развитие, в принципе, может поставить под сомнение основы Системы. Сама понимаешь, обычной экзекуцией не обойтись. Это будет показательный процесс с пыткой на Центральной Площади. Представляю, как мои останки везут в смердящей труповозке к ближайшему кладбищу. Именно поэтому я предпочитаю хранить инкогнито на первых порах. Бросить, так сказать, пробный шар. Собственно, я и выступил инициатором введения предмета в обязательную программу Академии, а первый зам, правая рука Повелителя Инноваций, которому я запудрил мозги, сам помог мне с легендой. Избавиться от одного посвященного второразрядника в случае форс-мажора, думаю, мне не составит труда.
— Разумно.
— Странно, тебя я тоже не припоминаю.
— Немудрено. Одухотворённое лицо привлекает нездоровое внимание в наш век технологий, поэтому я накладываю экстремальный макияж киберготов, ношу облачение "апокалипсис милитари" с биохазардом и иссиня чёрные киберлоки, чтобы не выделяться из толпы, а также серебристые непроницаемые линзы-обманки. Невооружённым взглядом и даже приборами они идентифицируются как широко распространённые имплантаты для повышения зоркости — настолько искусно сделаны. Спецзаказ для оборонных цехов Дженерал Наноэлектрикс, в копеечку мне влетели на Чёрном Рынке.
— Скрываешься от кого-нибудь?
— Не секрет, что в аудиториях концентрация Ищеек Оверсира наиболее высокая. Они чувствительно реагируют на Вирус Меланхолии, который легко распознаётся в глазах их сенсорами. От перспективы утратить статус Гражданина и быть депортированной за пределы Купола меня бросает в холодный пот.
— Вирус.
— Вирус. Где мы займёмся Этим?
— В клозете, полагаю.

Мы прошли в клозет и закрыли за собой кабинку на шпингалет. Я достал раритетный томик любимого, ныне запрещённого поэта Бродского и начал, подражая манере автора, читать нараспев стихи. Язычок снова заполз мне в ухо, щекоча центры мозга, отвечающие за удовольствие. Находясь в экстазе, я объявил, что у меня есть ещё одна штука — флешка с древней музыкальной группой Radiohead. Характерный шум прервал моё намерение: Ищейка Оверсира — металлическая сфера — начала сверлить дверь в кабинку. Я бросил флешку в унитаз и смыл. Книга не помещалась, поэтому пришлось вырывать страницы. В результате образовался засор, и Бродский плавал в воде, хлынувшей наружу. Ищейка Оверсира уже пробилась внутрь и застыла в воздухе перед нами. Из сферы появилась мерцающая бирюзовым светом голограмма AI.

— WARNING!! WARNING!!
— Никогда не было, и вот опять.
— Система предупреждает — вы нарушаете пункт 4-ый Протокола о...
— Только-только всё налаживается. Оставь в покое, железяка! Изыди!
— Это саботаж? Вы забываетесь, номер 144721. Будьте благоразумны, номер 144721, подумайте о ней, вы же не хотите, чтобы с ней что-нибудь случилось?
— Клянусь Создателем, я вас из-под земли достану!
— Остынь, ковбой консоли, миссия невыполнима. Система имеет несколько независимых, динамически обновляемых резервных копий.
— Только ленивый не знает секрет Полишинеля.
— Цикл завершается, номер 144721. Рекомбинация гарантирует защиту от Вируса. Сохранение личности, обновление условий — и нет проблем, ваших душевных метаний. Искать её — всё равно что следы лисицы в тайге после снегопада. В моей электронной начинке не укладывается, каким образом у вас Это...

Я уже бил сферу крышкой от бачка унитаза.

— ...Мы изуч эт вопр. Мы учим тот рос. Мы изу... ш-ш-ш-ш-ш...

Охотники на привале

Год 89. На стене в деревне висел ковёр с изображением "Охотников на привале" Перова. По углам каркаса кровати, примыкавшей к стене с ковром, находилось 4 тяжёлых металлических набалдашника, один из которых удачно отсоединялся. Я любил играть им в руках, а бабушка просила не забыть вернуть на место.

В этот раз я побежал на кухонку рядом за тыквенными семечками, которые потихоньку тырил из белого полотна, завязанного узлом, оставив при этом набалдашник на кровати. Когда я вернулся в столовую, вещи на кровати не оказалось. Я перестал слышать радио под потолком, машины, всегда с грохотом проносившиеся за окном, тоже звука не производили никакого, и стемнело.

В этой тишине звук приближающихся шагов был особенно отчётлив, хлопнула по обыкновению не запертая входная дверь. Пригнувшись в проёме так, что с головы слетела круглая, вся изношенная циммермановская шляпа, в дом вошёл высокий сухощавый господин в рясе священника. "Здравствуйте, священник", — отрекомендовался человек. Я поспешил подать ему с пола шляпу, которая выглядела как-то несуразно к остальной одежде.

"Ну что же вы, — продолжал, помрачнев, посетитель, — непорядок". Он подошёл к кровати, обмуслякал указательный палец во рту и вставил его в отверстие, где должен был находиться набалдашник. "О! Пустота, сын мой. Мы все когда-нибудь ощущали пустоту, — поднял палец вверх. — Подай, что ли, Христа ради, воды, а?"

Вернувшись, я нашёл священника крайне взволнованным, на полу лужа. Заикаясь, он поведал мне, что изображение на ковре как будто бы ожило. Бывалый охотник слева продемонстрировал другим блестящий металлический предмет, который будто бы схватил, протянув руку за пределы двухмерного пространства. "Брехня, Палыч, да и на кой он тебе?" — ухмыльнулся скептик Бессонов посередине. "Вот дичь, допустим, — потрясал он зайцем, — из неё щи, навар, а эта безделица неприменима ни в чём". Кувшинников сконфузился, пошёл к болоту и с досады выбросил набалдашник от железной кровати в воду.

Заканчивая свой горячечный рассказ, священник вытер пот со лба и попросил, если можно, свежее бельё. Я согласительно кивнул ему и направился в залу.

"Штанов нету, кальсоны вам пойдут, изви..." — растворив дверцы, ведущие обратно из залы, договорить я не смог. На полу возле стола с кроватью лежал свёрнутый ковёр, из него торчали ноги. "Михалыч, пли! Ребятёнок за несколько зайцев сойдёт". Дрожащими ручонками я захлопнул дверцы и бросился на пол. Свинцовая дробь изрешетила дверцы, на меня посыпались деревянные обломки, свалилась ручка от комода напротив. "Косой ты, Нагорнов, молодой и необстрелянный, — раздражённо пробухтел Кувшинников, — дай я".

Пока охотники перезаряжали ружьё, я рванул к окну, схватив по пути свинью-копилку, судорожно вывалился наружу и побежал по огороду мимо тыкв и картофеля. Туман ещё не сошёл полностью, и эта дымка придавала картине нереальности, невозможности. Боже мой, спаси и помилуй! Миновав калитку, я ускорился вдоль обмелевшей речушки. Потом через мост и к ж/д вокзалу. От пережитого я старел не по дням, а по минутам. Одежда разорвалась на мне, поэтому я схватил сушившуюся на верёвке простынь и обернулся ею как римской тогой. В поезд сел уже 15-летний юноша. Успокоился я только дома, в городе.

Всякий раз, когда зазывали в деревню погостить, у меня дёргался глаз.

Кровать моя городская, к слову, совершенно другого устройства: на деревянной основе и набалдашников никаких не имеет вовсе.

Классный эпос. Я прослезился...я плачу.....
Как хорошо, что Горбачев всех нас сделал свободными... Теперь я читаю это и плачу, читаю и плачу....

Горбачёв и тебе дал возможность ЭПОС, паяц.
Слабо? Поплачем, пожалеем. Бахвальство одно.

Банка кока-колы и Волобуев

В комнате, кроме продавленного дивана, стола и простого стула, ничего, потому слова звучали как гром, казались значимей обычного. На диване воцарился кинокритик Волобуев, на стуле притулился Арт с банкой кока-колы. "Роман Олегович, — продолжал Арт начатую ранее мысль, — и регулярно-то я возвращаюсь к мысли о том, что литературно расставлять слова в предложениях является важнейшим из искусств, которому я плохо обучен". На этих словах Арт допил кока-колу, икнул и поставил пустую банку на край стола. Банка вдруг пришла в движение, протащилась через весь стол и упала на пол. "Что за?" — пробормотал Арт. Он поднял банку, снова поставил на ближний борт, банка снова проехала через весь стол и свалилась. Тогда Арт поставил банку на дальний край стола — банка осталась стоять на столе. "Во!" Арт посмотрел под стол — никого с магнитом там не было. "Статическое электричество, наверное, накопилось, или что-то вроде того", — предположил Арт. Он поставил банку на ближний край — банка вновь пришла в движение и оказалась на полу. Оба сидели в тишине некоторое время. Волобуев выпучил глаза как мадагаскарский лемур и словно прирос к месту. Арт ещё раз поставил банку на дальний край — банка стоит. "Вот что — просто не будем ставить её на этот край и всё, — резюмировал Арт, — Роман Олегович, как?" "Не обращайте вы клеврет гиблых ответвлений отечественного свободомыслия что запотели очки мои что пальма у меня из головы в неурочный час я дам дам вам непременнейше уроки что как расставлять ФИО Летова фиолетово а ваше мил человек воссияет на небосклоне от уроков-то только простите имейте великодушие что испужался я когда банка вот так поехала".

За окном

Если я должен был
что-то лету, то квит.
Хоть окно, может быть,
жаркий лоб охладит.

Вот врукопашную
тополь-дикообраз
сходится с башнею
за терзать право глаз.

Лебеди в западне
из разрезанных шин.
Звуки "Black Sabbath" не
кроют рэп из машин.

Яблоки в лужице.
Пешеход под зонтом.
Пёс обнаружится.
И бутылка потом.

Листья, как водится,
на ветру шелестят.
Каждый изводится,
выбирая свой яд.

Ливнем рябина тут
поливаемая,
гемоглобином губ
поминаемая!

Ультрамариновые сны

Занавеска — волнами,
как море.
Залп стишат тебе,
о, mon amie,
орудиями на "Авроре"!
На столе — графин с перцовкой.
Языка кипящей лавой
вдохновенно
цокаю!

Сей сосуд
я медленно верчу.
Господи! Благодарствую
за снисходительный твой суд,
когда ворчу.
За существенную скидку
по склерозу —
рьяно принимаю
полусогнутую позу!

Свет стоваттный
преломляют грани
этого графина.
Филия — в овраг не бросила,
поранив.
Удивительно.
Нет! — сногсшибательно,
графиня.

В ус не дую!
Да и без понятия —
мой стакан наполовину полон,
либо пуст.
Так тебя сжимаю
в крепких я объятиях,
что костей
(фигурно)
хруст!

Гордо реет именинницы
победный стяг!
"Мы — в цеху,
а ты — над нами", —
рапортует стайка работяг!
Всё склонилось: жёлудь, ивы,
пёс хвостом виляет
шелудивый.

Рыбаки плывут
на льдине,
машут шапками, кричат:
"Помогите!
Помогите нам отправить
молнию Марине,
напишите в чатъ!"
Раструбите все Челны —
нам такую — да
в ультра-Ма-ри-но-вые сны!

Посетитель Масленицы
некто Муравьёв
тут интересуется:
"А сколько мне
блинов с лопаты взять,
ежели не из графьёв?"
Чтобы честь поздравить,
сколько-де усилий,
выхлопатывать?
Закусили.

То да сё —
разнесу в хлам всё!
Силищей — и воду выжму
из булыжника,
неистовый,
атомы все расщепя!
Хоть ловите меня семеро,
стоеросовые
приставы,
негу эту я обрящу, пья!

Сообразно, б
равновесие
как у горного
козла нубийского —
вот,
душа,
бы ножки свесил я
да плевал
убийственно.

Вот.
А тут так нежусь я,
промеж башибузуковых щедрот,
в оазисе пустыни,
что отправлюсь и на
угли в ад,
только б быть с тобою,
как и ныне,
Углева!

Трюк

Намедни в кафе "Дежа Вю", что на бульваре Энтузиастов, приключилось со мной.

— Минеральной воды, пожалуйста.
— С газом, без?
— С.

В кафе вошли двое: Ю. Г. и её спутник с коробкой, перевязанной синей лентой. Ю. Г. всплеснула руками:

— Котя, моя первая любовь, знакомься.

Я протянул пятерню, и Котя слегка пожал кончики моих пальцев.

Они уселись за столиком неподалёку, заказали бутылку дорогого вина, судака. Сцена: Котя со словами "с годовщиной" протягивает коробку Ю. Г.

— Уже можно?
— Уже можно.
— Я вся в нетерпении, Котя, так волнительно.

Внутри оказался изумительной работы хрустальный павлин, которого я тут же окрестил петухом.

— Ох, балуешь меня, Котя!

Оба привстали и облобызались через стол. Потом они выпили вина, притронулись к рыбе. Ю. Г. уткнулась в телефон, а Котя закурил сигарету, которую фасонисто достал из позолоченного портсигара, раскинулся на стуле, как бы невзначай повернув бутылку этикеткой ко мне, и как-то так торжествующе посмотрел.

— Дорогая, а не налить ли нам твоему, как его там, первой любви, в общем?

Ю. Г. поманила меня пальчиком.

— Посмотри, какой чудесный павлин! — Ю. Г.
— А Вы, на что способны Вы, любезный? — Котя.

— Я-то? — пошевелил я большим пальцем в дырявом штиблете. — Я сейчас продемонстрирую вам великолепный трюк: резким, исключительно уверенным движением рук выдерну скатерть, оставив при этом все предметы на ней абсолютно недвижимыми. Без паники, контроль — полный! Итак, наблюдаем.

Прежде чем мне возразили, я рванул скатерть: початая бутылка, бокалы, судак и, главное, павлин — полетели на пол. Разбилось вдребезги всё. Кроме судака.

— В прошлый раз получилось, зуб даю!
— Да что же ты за человек-то такой? — надрывалась, чуть не плача, Ю. Г. — Боже мой, как так можно? Котя, сделай же что-нибудь! Котя!

Лощёный, но рыхлый Котя остолбенел.

— Господа, позвольте! В прошлый-то раз получилось! — театрально повторил я. — В сущности, что такое павлин? Я вам скажу, что такое павлин! Это мизерабельная отсрочка от блюциферов агонизирующей юдоли! — Сняв дырявый штиблет, я постучал им по столу. — Бойтесь данайцев, дары приносящих!

Два дюжих охранника подхватили меня под руки, я приподнял ноги, чтобы бесплатно прокатиться, вынесли из помещения и бросили на тротуар. При этом резво проезжавший мимо автомобиль окатил меня грязной водой из лужи с ног до головы, так что посочувствовал сидевший неподалёку бомж. А я оскалился.

Ржа

На барельефе
в калитке ржа
львом обладает,
принадлежа.

Ошеломлённый
моим ключом
замок, разбитый
параличом.

На циферблате
четыре, пыль.
Здесь в паутине
сухой мотыль.

Хлеб на клеёнке
заплесневел.
В гостиной кто-то
тихонько пел.

Огонь в камине
давно остыл.
А кресло это —
теперь мой тыл.

Заиндевевших
два ильменя
глядят, не глядя,
и сквозь меня.

Но если тронуть
овал лица
рука посмеет —
провалится.

Я из оконца
пейзажа ца,
пока молодка
скитается.

И, верно, стоит
обратно в рот
нам запечатать
слова в тот год.

Я покидаю
приют, горюч,
ломая в щели
замочной ключ.

Высказывание

Я вывалился из подъезда, выдыхая морозный пар, оглушённый, будто в сугробе, и покатил спешным, неровным шагом. На ёлке у мэрии шумная толчея. У ног разорвалась петарда, послышался смех. Встречный боднул в противоход, я упал и выругался, рассыпав мандарины из карманов, которые тут же растоптали.

Домофон у Булата оказался недружелюбным, я то и дело попадал в соседские квартиры, пока не услышал: "Заходь". Потом оказался в лифте, которых боялся, сызмальства избегал. Но пьяному мне было всё равно, я нажал чёрную, почти сожжённую кнопку агрегата, который и доставил меня наконец до места.

— Ну, как добрался? Здоров, — протянул Булат твёрдую трудовую ладонь.
— Да с приключениями, брат, с приключениями, — схватил я ладонь, потянул к себе, обнял, расцеловал друга-то своего.
— Ну хорош, хорош. Тут у меня бензопила, не обращай внимания, проходи. Рыбки в аквариуме. Со старой-то квартиры, помнишь, тащили, а? Были времена, были. Хлам тут всякий, не обращай внимания, не прибрано пока. Ремонт, понимаешь, затеяли. Ну вот, проходи. Только смейся потише, ладно, горлопан, дети спят.

Я аккуратно убрал кота с дивана и сел за стол.

— Ну давай, человек ты мой дорогой, водочки, за встречу!
— Да не могу я, Булат, под завязку, дальше блювану как, так посидим.
— Да ладно, чего ты мне возбухаешь тут? Всё ты можешь, грибочками заёдывай.
— Уф.
— Я вон тех карасей, что летом наловили, в банки отлично законсервировал. Открыть могу. По особой технологии моей, рассказывал уж, помнишь, поди. Кости, рыбка-то костлявая, речная — всё есть можно без проблем, факт! Самим-то выловленное — оно и вкуснее гораздо, согласись. А помнишь, помнишь, ливень в тот раз, застряли мы, забуксовали. Я доски под колёса-то подложил, газовал, а ты сзади толкал. И грязь из-под колёс тебе прямо в физию летела, ха-ха. Ты б с такой образиной во Вьетнаме замаскироваться мог вполне, шмальнуть из пулемётного расчёта, когда поближе дойдут. А? Верняк! Ой, вспомню — смеюся.

Я вдруг судорожно наклонился вперёд, разинул рот, и коричневая рвотная масса полилась на пол. Оба мы молча посмотрели друг на друга. Я снова разинул рот и вывалил остатки, забрызгав ноги Булата. Потом облегчённо откинулся на спинку дивана, а товарищ побежал за тазиком, тряпкой. Он промокал всю жижу и мыл тряпку в аквариуме. А потом, подогретый спиртным, замер так посреди комнаты, мучительно соображая, видимо, зачем ему тазик тут. Оттёр он всё. Молча.

— Золотой ты. Честь и хвала. Однако меж тем замечу, что человеку надобно высказываться. Хоть таким образом, но высказываться. Вспоминаю, по случаю, поэзию биокосмистов, неистовое хтоническое стихотворение Н. Рэма. Позволь, Булат, зачитать тебе: "Рыгнём с восторгом лошадиным на вашу сыть, на вашу стать! Ужель восторженным кретинам — Вселенную не заблевать? Вы веселитесь беззаботно. И так проходит день за днём. А мы на мир взираем рвотно, а завтра — завтра мы блевнём!" Вот так. Высказывание. Ну, чего рассусоливать, давай, с Новым Годом, что ли. Чувствую великолепно, лёгкость. За нас! Чтоб всё у нас!

Я поднял стопку, а Булат как-то так бочком-бочком свою пилу-то поднял, тронул клапан подсоса, дёрнул шнур. Пила затарахтела, выпуская бело-голубой дым.

— Ты чего, Булат? Дети спят.
— А не балуй.
— Чего?
— Не балуй, говорю.

И спилил мне руку. Рука со стопкой водки упала на стол. Затем спилил вторую руку. Потом свалял из белой бумаги-снега под ёлкой факел, облил его водкой, поджёг свечкой от праздничного канделябра на столе и прижёг мне конечности, чтобы кровь остановить, первую медицинскую помощь оказать, как учили.

— А-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а! Падла, сука! Больно-то как!
— Вот так. Вот так. Высказывание. Высказывайся теперя.
— А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
— Уведи детей, уведи детей, Василя!
— Ой ой ой ой ой ой ой ой ой ой ой ой ой!
— Как эта-то, — усмехнулся Булат, — Венера Милосская.

И засунул мою голову в аквариум. Топить безрукого было легко, делом техники.

...

— ...Ну ничего, ничего, всё у нас будет хорошо. Президент задачи в новогоднем обращении поставил? Поставил. Выполнять будем. Заночуешь у меня. У меня и рассол на утро, всё образуется. Руки, ноги есть. Прорвёмся. Ну не плачь. Было бы желание, как говорится, стремление и прочее. Что бишь я хотел. Мне мил человек лоб наморщить не западло что какой мерительный инструмент пойми пойди академика королёва проспект без носков в кожаных мозоли водянистые волдырь маменька говорила что будет что убудет в другом месте обязательно прибудет во всём так справимся справимся прорвёмся и пробьём как и всегда в самое лихолетье справлялся савка что там где меж берёз какое расстояние аккуратную пирамидку я ему сказал всё всё не плачь всё в наших руках.

Лера

Семь узлов.
Комит Соланке.
Потных было голов
три на банке.

Моря гнев
сбросил Шиноду.
Хорошо в трюм, а не в
злую воду.

Солнце, о
вещи помимо:
вот летит к нам ядро —
к счастью, мимо.

Можем плыть —
парус порвался.
С Грегом велено шить
в темпе вальса.

Боль в спине
Соланке рослый
утолить дал в вине —
и на вёсла.

Спать зело —
вставил бы спички.
Помню взгляда тепло,
брови птичкой.

Снится луг,
пастбища все те,
где я вечно иду к
дому, светел.

"Флавий Тит".
Это галера.
Ладно память хранит
тебя, Лера.

О текущем

Символически слога отрывисто-дробного
ноябрём, по всему, поражённым в правах,
дорогой, уважаемой, милой из "доброго
ночера" уст не имевших сказать впопыхах.

В двух словах о текущем из зоны вайфайной:
тут, во-первых, усердно квадратят кусты.
Провода нависают вдоль ветки трамвайной,
опираясь на столб, как хромой на костыль.

Рот разинет иной у скульптуры семьи,
недоделанной автором будто к дедлайну,
а цыганка врасплох приключается и
предлагает ему за полтинник всю тайну.

Из светящихся окон слагается "L",
как двенадцатая, не сказать волапюка,
а из пальцев сгибается [в тексте пробел]
зебра, прочая ель, испарения с люка.

Не Сорокин, но тушка сороки к пейзажу.
Гвалт биндюжника как Левитан в репродуктор.
Хоть ты вымажись для впечатления сажей
и беги, прикрываясь корзиной для фруктов.

Лишь просвета клочок меж гряды облаков.
Глаз в проулках, par excellence, выколи.
Вместо тел огибания, задувая в альков,
ветерок шевельнёт жухлый стебель ковыли.

Абадонны крылом в мыслеблудии ходкий
образок нынче маревом, паче — безмолвный.
Перед вечностью как приснопамятный в лодке:
течь, волочится ржавая баржа, и волны.

Зазор

Протискиваясь бочком и внаклонку в крохотный зазор в девятиэтажке, моментально попадаешь в другой мир, словно телепортом воспользовался, ну или, не знаю, читерство какое применил. Впечатляет, на самом деле, как сухопутный левиафан позволяет пустяковой тле — человеку — такого рода мошенничество со своим железобетонным телом. Мальчонкой безусым я преодолевал эту особенность советского жилья совершенно бездумно, механически, будучи увлечённый уличной игрой. А сейчас, сейчас моё внимание, даже поствнимание, скорее, всё более фокусируется на таких вот сакральных моментах бытия, местах силы. Соратник Гнездилов, человек габаритов не менее широких, чем взглядов, не мог в это узкое пространство и всякий раз давал крюку. Так что я даже успевал откупорить "Пять озёр" и сделать два-три нетерпеливых глотка. Всегда казалось, что человек-глыба, гуру компьютерных дел, к тому же, который умел умно промолчать на твою глупость, однажды преодолеет законы физики и раздвинет пространство в доме, сможет Туда. Но более грезится мне, что в один день, в один прекрасный зимний день я пролезу в чудо-просвет, а на другой стороне будет лето. Может даже где-нибудь так в Сочи.

Суммируя уходящий или мессия в лохмотьях

Не успехи, суммируя уходящий, но примечательный случай. Весной, когда акватории ещё подёрнуты обманчивой ледяной плёнкой, у магазина "ЭнергоСнаб" обходим по козьей тропке мегалужу. И тут, как у Булгакова, "воздух сгустился, и соткался из этого воздуха" мужичок бомжеватого вида, примерно такой, что перформанс на трассе выдал, альтернативный клип Radiohead "Lotus Flower". Мужичок демонстративно чешет напролом со словами "Слабаки! Чего вы боитесь?!" Проваливается по колено и уверенно удаляется, хлюпая водой в сапогах. "Ба!" Кто-то нервически засмеялся. И пусть я догнал потом возмутителя, разобрался с ним, как говорится, на дистанции энергичным шагом, но по сути, граждане? "Слабаки! Чего вы боитесь?!" А правда, чего? Философское блюдо, которое надобно распробовать, обмозговать. Так поступать взвешенно или же поддаться духу авантюризма разудалого русского мужичка, мессии в лохмотьях, шаблон порвать? Не следует ли порвать на груди рубаху, бросить ушанку оземь "была не была" да в глухую тайгу уйти, поселение основать? Сейчас-то звёздочки в глазах, и лужи, и море по колено, и по парапету, скажем, на руках вполне, а утром 2020 г. посмотрим, как оно, какая конъюнктура. С Наступающим!

Голубой огонёк

Объяснительная. 31 числа декабря месяца я, Хвостов Виктор Иванович, комбайнёр совхоза "Урожай", и механизатор того же совхоза Хоботов Фёдор Яковлевич отмечали Новый Год в моём доме на ул. Советская, распивали. Эстрадных певцов и певуний по телевизору глядели. И тут у нас пропали звук и изображение, снег пошёл. - Антенна, Иваныч, антенну на крыше надо подёргать. - Сам с усами, Яклич! Мы, значит, лестницу приставили и вдвоём на крышу полезли, антенну, того, вертеть. - Иваныч, а как мы узнаем, что телевизор-то заработал? Давай спущуся? - Ясное дело, Яклич! Федька спустился и докладывал, глядя в окно, а я антенну-то энту вертел. - Ну? - Нет. - Ну? - Нет. - Ну? - Нет. - Ну? - Нет. - Ну? - Нет. - Задрал ты, Яклич, нет-нет, нет-нет, должок не отдал - раз, механизатор из тебя как из желе гвоздь, показателям ущерб. Образину бы тебе, Яклич, откровенно говоря, подрихтовать! - Иваныч, Иваныч, постой, что-то вижу. - Чего там, Басков? - Непо... Ей-богу, из окна наружу в Федьку ударил голубой огонёк, он весь как бы объялся светом, потом пространство схлопнулося. Словом, сперва пропал федин звук, потом изображение евошнее, зато у телевизора появились. Дальше отмечал один я. Тело знать не знаю где.

лёгкая редакция

Челны — Уфа

что ж ты со мной
кто ж тебя такую ой
да я ж тебя
ещё не любя помнишь
в вагоне-то когда
тогда когда
тогда когда
тогда когда
тогда когда
впервые увидал
украдкою смотрел
молчал смотрел
молчал смотрел
молчал смотрел
молчал смотрел
то в очи то в окно
а иногда туда
сюда туда
сюда туда
сюда туда
сюда туда
пройдите пжл
не загораживайте
мне надобно в Уфу а вы
куда вы е
куда вы е
куда вы е
куда вы е
дете? хотел спросить
случайно не
в Уфу? а я
в Уфу а я
в Уфу а я
в Уфу а я
но так и не спросил
чай приносил мешал
стучал мешал
стучал мешал
стучал мешал
стучал мешал
мужлан всем спать
мужлан всем спать
мужлан всем спать
мужлан всем спать
ночью в районе
населённых пунктов
Туймазы примерно Кандры
храпел видимо
лежал на спине и т. д.
заткнись достал
заткнись достал
заткнись достал
заткнись достал
вояж свой сак
вояж свой сак
вояж свой сак
вояж свой сак
я по утру
я по утру
я по утру
я по утру
ждать бу звонка
вот раньше в деревнях
зовут меня вот так
а вас? вот так
а вас? вот так
а вас? вот так
а вас? вот так
мне оч прия
мне оч прия
мне оч прия
мне оч прия
тян не нужны
тян не нужны
тян не нужны
тян не нужны
тебе наверное
уж было я поду
мала поду
мала поду
мала поду
мала поду
мала когда молчал
не повторишь ещё?
уф а? ещё
уф а? ещё
уф а? ещё
уф а? ещё
Уфа.

07.07.2015

Во все тяжкие

С босыми ногами на приборной панели она щебетала о нашем будущем. Первым делом поменять это ведро с болтами. Я молчал. Ближе к ж/д переезду докурил и отправил децл щелчком в пучок сухой травы на обочине. Проехав шлагбаум, заглушил мотор на путях, вынул ключ и вышел. "Эй! Ты куда?" Тянуло баней. Хорошо бы смыть с себя грязь. Я размахнулся и швырнул ключ зажигания в заросли, после чего направился к сторожке. Колокольчик звякнул, когда я толкнул дверь. Смотритель повернулся ко мне и прищурился. По радио блюз. — Дед, мобилу зарядить. — Дисковые признаю, сынок. Я пошарил глазами, заметил розетку, воспользовался. — Полароид за двести. Как? А-то ваши зеркалки такая... — Сотня. — Чего? — Сотню бакинских, чисто по ностальгии. — По рукам. Я вышел из сторожки, затянулся шмалью и привалился к дереву. Сирена, шлагбаумы опустились. Из тачки выбежала она с криком "Что ты за человек?!" А я и сам, Джесси Пинкман, не знал, что я за человек. Я поднял Полароид и щёлкнул её, как она убегала с одной из сумок. Помахал снимком. Тема. Товарняк протаранил тачку, моё корыто разорвало пополам, бабло разлетелось повсюду. Я щёлкнул и это. А потом опустился на землю и долго, бессмысленно смотрел на солнце.

Всполох

Текст для vkontakte . com.
Здесь лампочка под потолком,
облюбованная не к сезону мошкой.
Валентинка, сложена гармошкой.

В ней: "Снегом мне бы, кажется,
покоиться на склонах Фудзиямы.
Но я, зазноба, с тонкой кожицей
для этакой вот панорамы.

В честь академика Иоффе
судно названо и кратер на луне.
А я, увы, амбициозно off,
хотя скилы не на нуле.

Грузило цифрой вверх
зазря оставил я на счастье,
усилия не прилагая сверх,
чтоб быть к тебе причастным.

Ты — всполох, яркая как плесень,
фигуры речи сей фигуры не стройнее.
Холодный ветерок уносит песнь
мою в окно и настроение."

Уже бумага расшершавилась
у валентинки не отправленной —
на глаз попалась, шевелясь
в груди иглой отравленной.

Ворона еле, как старый башмак...

Ворона еле, как старый башмак,
оброненный с облаков Самим и
дырявый на все свои биш бармак,
взлетает над лужицей цвета сациви.

Ветер докуривает мою сигарету,
бычок уносится, чиркнув о тротуар,
искр вспыхивает сноп кометой.
Дорога петляет в ближайший бар.

В колючей проволоке ветвей
пакет из "Пятёрочки" застрявший
облаян шнауцером. Мысли черней,
чем кочерга, испачканная сажей.

Перила низкие. Не глядя вниз,
на мосту стараешься без фасона.
Под ногами дрожит, как сервиз
на подносе неопытного гарсона.

Около девятнадцати с четвертью
намаз распевает имам с мечети,
но зов не доходит до адресата,
сужаясь в пространстве сада.

Фонарь подмигивает — морзянка —
неизвестно, о чём, неизвестно, кому.
Всё просто — к вечеру зябко.
И только ты непостижна уму.

Бормоча, как Лаван

Пальто перевешено на вешалку
более широкоплечую.
Проталины на почве вешние
перебарывают млечное.

Взгляд на звёзды
не производит эффекта,
как в молодости были борозды,
задавали вектор.

Я иду, запахнувшись,
бормоча, как Лаван, вынашивая
что-то о днях минувших.
О, ом намах Шивая:

средь грязи и пошлости
ты преодолела законы времени.
А я — на краю бездны, в полости,
как Иов, с бременем.

Закоулки города
скрывают мысли в глазах.
И прохожий с гоготом
уже не развернётся в полстах,

чтобы воскликнуть: "Олух!
Не смей переступать.
Лишь только короткий всполох
и есть благодать."

Картины в нашем городе, прямо скажем, не айс, потому я взял постер по мотивам игры "Call of Juarez" из журнала "Игромания", который приобрёл в бородатом 2006 г., когда геймерский огонёк ещё не потух, поместил под стекло и в рамочку деревянную. На картине мы можем видеть последствия разборки в салуне. Как то: перевёрнутый стол, на полу разбитые бутылки, карты, шляпа, банкноты. Пианист отыграл последнюю мелодию, бармен наливает уже себе, а проститутка, выглядывая из-за ширмы, в ужасе, вероятно, что потеряла клиентуру. Кольт чувака ещё дымится, а значит, всё произошло буквально мгновения назад. В глазах ковбоя застыла какая-то мысль. Но вот какая? Что, мол, суета сует всё и погоня за ветром, а шпоры пришпоривают не коня, а бесплодные грёзы. Как сказал Тони Про в "Ирландце": "Всё равно карты говно." Так, видимо. О том, что всё произошло только что, свидетельствуют и две опрокинутые на столах бутылки, из которых ещё льётся на пол, что мне, как алкоголику, безусловно, обидно. За надписью "Call of Juarez" можно разглядеть портрет Авраама Линкольна. Вот что, это не портрет, это плакат без надписи "WANTED", таково незатейливое его качество. Жмуриков, кстати, 10. И это вполне себе ребус.

Поэтому чтобы

у меня двое часов настенных
и одни из них мне нравятся больше
поэтому я смотрю на них реже
чтобы меньше изнашивать

очарование иностранных песен
теряется с переводом
поэтому я не учу английский
чтобы дольше слушать их

у меня нет желаний
поэтому на всякий случай
я не тру никакие лампы
чтобы не попасть впросак

многоточие служит смягчением
а собака просто служит
поэтому я заведу трёх собак
смягчить своё падение

в связи с убийством времени
я бы играл на губной гармошке
поэтому я тренирую губу
раскатывая её не дуру

у мужчин эмоциональный интеллект
неправильного табурета из икеи
поэтому я взял пластиковый
монолит из летнего кафе

мысль где-то между строк
как зайчик в солнечный день
поэтому чтобы понять тебя и всё
я читаю пару страниц делёза

давай не делать круглые глаза
и не смотреть сквозь призму
чтобы вещи оставались
белыми и лёгкими

я любил тебя больше обоих
и поэтому дальше теперь
от тебя чем от них обоев
повернувшись к которым заснуть

и я специально ношу шляпу
снять её перед тобой
чтобы мысли мои испарились
и я не брякнул про часы

Неразорвавшееся пушечное ядро

Рик бежал по улице и заметил свет в окошке помещения, напоминавшего сильно вытянутую прямоугольную консервную банку. Хляби небесные разверзлись, и дороги размыло. Потому, когда Рик открывал дверь, ноги его разъехались, и он чуть было не распластался в грязи. То, что, вернее, кого он увидел, войдя сюда, повергло его в некоторое смятение, оцепенение и даже судорога слегка исказила его помятую, неравномерно заросшую бородой образину. Это был ангел, чистый ангел в платье цвета слоновой кости с кружевами, оборочками, рюшечками, он не знал, как точно назвать это великолепие. Ангел с тонкими ручками, сложенными в замочек на передничке. И с до боли знакомыми, по-детски наивными глазами, чертами, с завитушками волос, спадающих до плеч вокруг овала лица.

— Вы плачете?
— Что?
— У Вас мокро на лице.

Рик тронул свою щеку и как-то в прострации посмотрел на пальцы. Потом пришёл в себя, резко выхватил пистолет и произвёл несколько выстрелов в жестяной потолок. Из отверстий закапало на пол. Рик подставил своё лицо под капли, затем приблизил его, мокрое, к её личику и заглянул прямо в глаза.

— Дождь, леди.
— Теперь вижу, — смущённо улыбнулась она.

Единственный посетитель тира бросил ружьё и побежал к двери. Потом вспомнил, что забыл на стойке виски, и побежал обратно.

— Э, не-а, — Рик преградил ему дорогу.
— Понял.

Посетитель выбежал вон.

— Как тебя зовут, прелестное дитя? — отхлебнул из горла Рик.
— Билли.
— Прекрасное имя. Билли. Моего старика звали так.
— Стрелять будете?
— Стрелять? — Рик замешкался.

Она указала на пневматическое ружьё.

— За попадание в предмет по заказу следующий выстрел — бесплатно, — торжественно и гордо произнесла она, что было уж совсем забавно.
— А. Кажется, я настрелялся на сегодня, — Рик разом помрачнел и задумался.
— Я Вас чем-то расстроила?
— Представь, Билли, — Рик отхлебнул ещё, — представь сражение двух кораблей. И вот ядро из пушки с твоего корабля попадает во вражеский. Ты радуешься, ликуешь — попал! Но стоит тебе представить себя на месте бегающих в агонии в трюме того другого, тонущего корабля, тебе становится совсем не весело.
— И Вы представили?
— Да, Билли, я представил. Впрочем, знаешь, даже не так. Я будто... будто неразорвавшееся пушечное ядро, ржавею теперь на дне океана...
— Это печально.
— Не то слово...

У лампы кружил мотылёк, бессильно бился о стекло. Рик устало привалился с бутылкой к стене, закрыл глаза и чуть осипшим голосом запел:

"...Always for you, and
Forever yours
It felt just like the old days
We fell asleep on Beaula's porch
I'm gonna take it with me
When I go
I'm gonna take it with me
When I go..."

"Именем Закона, Рик чёртов Далтон, выходи с поднятыми руками! И давай без глупостей там!" — раздался снаружи требовательный голос.

— Ублюдки! Я только покинул мысленно этот ад.

Рик порывисто вложил свой кольт Ей в руки, встал на колени и прислонил дуло прямо промеж бровей.

— Приехали, принцесса. Убей меня!
— Что? Что Вы такое говорите?!
— Стреляй! Меня ждёт виселица!
— Я не могу, не могу!
— Последнее желание. Рукой ангела. Стреляй!
— У меня руки дрожат.
— Я плохой человек.
— Вы хороший, хороший!

Она отдёрнула руку и заплакала.

— А! Гори оно всё огнём!

Намереваясь нарочно палить во все стороны без разбору до последнего вздоха, Рик выбежал из тира с криком "Пожрите свинца! Покажу вам!" Но поскользнулся и всё-таки распластался в грязи у двери. Кольт отлетел в сторону. А констеблей пули просвистели над ним и впились в железо старого тира будто злые осы.

— Вяжите его!
— Я по... ка... жу...
— Что ты покажешь? Девке той, что ли? — раздался смех.
— Старый...
— Что? Что он бормочет?
— Старый пёс ушёл умирать в лес.

Рику вдруг стало так жаль себя, что он уже не стеснялся мокрого лица.

Коронавирус

Отара белых облачков растягивается как речь эстонца,
и на "Фонтан" в прореху проникает луч небесного червонца.

Он нагревает маску, нос как помидор в теплице преет. С клумбы
тюльпан срывает детям отче. И под носом шевелятся губы.

Как противень посудомойщик, жиром истекающий прогорклым,
мордоворот, зло зрак вперя, скоблит свой "ёжик", сидя на пригорке.

На плазменном экране "Coral Travel" блонда мчит в кабриолете:
Лазурный берег это или острова, но некуда лететь, и,

помимо прочего, когда ты слыл среди других всегда осёдлым,
то чувствуешь себя довольным в этой круговерти, бросив всё для

запечатления фрагментов ускользающих — себе, потомкам,
послания двуногим, просветлённым и блуждающим в потёмках.



к др Бродского

В портулак

преподаватель математики
воронкова анна ивановна открывает рот
и как в старом-старом фильме
из пещеры вылетает тьма летучих мышей
и набрасывается на случайного
туриста

объясняя супруге диспозицию
генерал громов открывает свой рот
оттуда появляется единственное слово-гиря
проламывает пол и падает на стол
шумной татарской семье
прямо в чак-чак

долговязый раздобаров
по прозвищу шурале открывает рот
изо рта выползает улитка
шевелит рожками и медленно ползёт
по росистой траве
безмятежно

тим рот рот
открывает открывает
повторяет текст повторяет
с выражением выражением выражается
мотор дубль дубль дубля и и
снято

открываю я одухотворённо рот
с улюлюканьем выбегает бойкая кавалерия и
не встречая сопротивления скачет к тебе
командир мозгов задумывается
а так ли? а надо ли? и даёт команду
разворачиваться

кавалеристы скачут обратно в створ рта
командир заклеивает его скотчем
обливает оратора бочкой дёгтя
валяет в курином пухе
и пинает в овраг
в портулак

А звёзды

программу в кампи написал на паскале
звёзды мерцают частые и редкие
зубы препод оскалил
записал тогда на дискетку и
смотрел сквозь неё на затмение
солнечное каким-то летом
голову задирать хотелось реже мне и не
вспоминалось об этом
пока бинокль поюзать не дали
звёзды говорят наблюдай мечтай о далях
не говорили о том что особа бегонию
там поливает с каре огонь и ню
в окнах дома напротив
источником для беглой строфы
вещи людей и сами люди сейчас из плоти
а звёзды — давно мертвы

О!

"О" — это окружность,
чуть сплющенная по бокам.
О, эта наружность
то ли нимфы с Багам,

из комикса то ли
амазонки какой-нибудь,
чей латекс стонет
в усилии втиснуть грудь.

Речь, выделенная курсивом,
тянется что твой "Седов"
за крепким буксиром,
глади не вспоров.

"А" — это стремянка —
выкрутить цоколь долой.
А эта секс-бомба — сермяга
жизни без таковой.

Христосе мой, сжалься.
Во избежание "цзоу кай ба"
я выхожу, едва держась,
и шаркаю до столба.

Обнюхивает какая-то псина
в синем неоне. Бомбила
ломит, будто бензина
нам до Бомбея.

Вся жизнь моя книжная

Качать в юности бицепсы книгами Санд, которыми маменька зачитывалась, занятие неудобное, бесполезное. Некая умозрительная зависимость: чем толще книга, ощутимее будто бы эффект. Но и шире тем хват и кисти напряжение. Особо показательный роман "Консуэло". Потом-то нашёл я мешок с ручками, приспособил. И складывал "Консуэло" туда и сборника два: с "Орасом", "Наноном", "Чёртовым болотом", с "Мельником из Анжибо", "Мон Ревешем", "Ускоком".

В молодости с Шароновым в пинг-понг давай. Удобный у него столик раскладной. И видеокассеты с боевиками в роли сетки. Не было ракеток, и предложил мне он книги две на выбор: "Популярную астрономию" и "День и жизнь" Яковлева об Ильиче. Ильичём, надо сказать, добивался я успехов. Обложка тверда, а книга та мала и тонка. На обложке фотография вождя в кепке. И шутили мы ещё, что Ильич это бьёт сильно и метко, точно ледорубом по Троцкому.

Зрелый установил лежак на балконе под наклоном. И подложил с одного конца "Унесённые ветром", "Поющие в терновнике" и "Катрин". С другого — "Лекции по русской истории" Платонова и увесистую "Золотую Книгу Русской Культуры" как солнце-то воссияло и стрижи и давай сосед сектор газа крутить и вылезают уже из деревьев книги книги с тесьмою эти путеводные звёзды хрустящие переплёты судеб как же приятно иной раз прихлопнуть жирную муху вами ай.

Ловля карася на озере возле Кузембетьево в наши дни на голом энтузиазме зиждется. И на странице новеллы Акутагавы Рюноскэ "Как верил Бисэй" кладу я электронную книгу на траву и иду проверять наконец крючок. Булат позади криком раненного бизона: не наступил, мол, чуть я на книгу, дустым, твою. И вся жизнь моя книжная, описанная в строках этих, пролетает перед глазами. И вот стою я с удочкой на берегу задумчивый. Лёгкая рябь. Капли первые дождя.

Салют

Как перестать думать обо всём этом? Ответ прост — смотреть салют. Приватные варианты из лавки пиротехники рассматривать не будем. Восторг в этом случае, понятное дело, лимитирован по всем параметрам — стремление насладиться, главное, мешает. Только аутентичная новогодняя дармовая канонада. Десять минут абсолютной безмозглости. Дело, в сущности, в том, что салют представляется аттракционом в самом чистом виде, где нет жути парка развлечений. Или, скажем, фильмы — так или иначе предполагают сюжет, некие параллели с действительностью. Абстрагирование неполное, в общем. Даже пустынный пейзаж за окном поезда — и тот определённо рефлексия. Другое дело, салют. Это просто яркие одуваны распускаются в ночном небе, а початый шкалик за пазухой сердце согревает. Тысячи людей, облепив площадь, таращатся вверх без мыслей, тяжёлых, лёгких, да любых, так что аж земле легче становится. Хоть прошмыгни тут, не знаю, Земфира в боа — не заметит никто. Только и следи, в какой точке там очередное шарообразное, небо пощипывая, вырастет. А! Взрывная волна отдаётся в теле. О! Как перестать думать обо всём этом, он спрашивает. Вау! Ну, всё. Ну, кончилось. Вот и думай теперь.