Свет дневной
Свет дневной, отпускающий утро,
Для кого-то, возможно, циничен,
Обнажая людскую простуду,
Лиц знакомых порядок цикличный.

Свет срывает налет напускного,
Возвращая природную прелесть
Очертаниям мира земного
И я снова надеюсь… Надеюсь!

По подбеленным улицам шагом
Прохожу в новый день не спеша
Свет дневной, обернувшийся магом
Разыгрался снегами шурша.

Я тихонечко спрячу улыбку -
Тот прохожий был ей озадачен.
Счастье временно, радости зыбки...
Свет дневной - мой союзник бродячий.

Мой джаз
Как странно, что прошлое не умирает,
А воля к свободе натружено рвется...
Я сотая. Жаль. Я тебя понимаю!
Мне часть от присутствия тени вернется.

Мой ангел седеет у ног моих скоро
И я отпущу его в райские кущи!
Я не привыкаю к нему , подняв ворот,
По мокрому снегу… как малоимущий…

Мой славный скиталец в небесных пределах,
Ты волен и радостен в вихре иллюзий.
Спою себе джаз. Все как раз, как хотела.
Меня смятых судеб спасут профсоюзы.

Отрепетируй свою жизнь!
Отрепетируй свою роль,
Где комнат карточных убранство
Имеет статус постоянства
И хрупкость видимости той…
Отрепетируй свою боль
От филигранного цинизма,
Игры реальности сквозь призму
Чужого взгляда за тобой.
Тут каждый искренний – невежда
И убели свои одежды
В наличьи правды за душой…
Отрепетируй свою жизнь.
В ней немота – подарок свыше
И ты почти уже не дышишь,
Сдаваясь бренной на постой.
Пускай картежники и плети
Тебя разводят на лоха
Остаться есть еще надежда,
Хотя б таким же как и прежде -
Не в скороспелых дураках.
Отрепетируй свою жизнь!

Иногда хочется быть такой женщиной-женщиной,
Звенеть браслетами,
Поправлять волосы,
А они чтоб всё равно падали,
Благоухать Герленом,
Теребить кольцо,
Пищать «Какая прелесть!»,
Мало есть в ресторане:
«Мне только салат».

Не стесняться декольте,
Напротив, расстегивать
Совсем не случайно,
Верхнюю пуговочку.
Привыкнуть к дорогим чулкам,
И бюстхалтеры покупать
Только «Лежаби».

Иметь двух любовников,
Легко тянуть деньги:
«Ты же знаешь — я не хожу пешком»,
«Эта шубка бы мне подошла»…
Не любить ни одного из них.
«И потом в гробу
Вспоминать Ланского».

А иногда хочется быть интеллигентной дамой,
Сшить длинное чёрное платье,
Купить чёрную водолазку,
Про которую Татьяна Толстая сказала,
Что их носят те, кто
Внутренне свободен.
Если курить, то непременно с мундштуком,
И чтоб это не выглядело
Нелепо.

Иногда подходить к шкафу,
Снимать с полки словарь,
чтоб только УТОЧНИТЬ слово,
говорить в трубку: «Мне надо закончить статью,
сегодня звонил редактор»,
Рассуждать об умном на фуршетах,
А на груди, и в ушах чтоб
— старинное серебро
С розовыми кораллами
Или бирюзой.

Чтоб в дальнем кабинете
По коридору налево
сидел за компьютером муж-учёный,
Любовь с которым
Продолжалась бы вечно.
Чтоб все говорили:
«Высокие отношения».

Чтоб положив книжку
на прикроватный столик,
перед тем, как выключить свет в спальне,
он замечал:
«Дорогая, ты выглядишь бледной,
Сходи завтра к профессору
Мурмуленскому.
Непременно.»

А иногда просто необходимо быть
Холодной расчётливой сукой.
И большой начальницей,
Чтоб все в офисе показывали пальцем
И так и говорили новеньким:
«Она холодная расчётливая сука,
Пойдёт по трупам.»
Ну, зачем так грубо?
И зачем же сразу «по трупам»?
А вы, девушка уволены…
«Кажется, я ясно ставила задачу».

Называть красивых секретарш
«дурочками»,
Прямо в глаза.
Не потому что дурочки,
а потому, что красивые.
Топ-менеджерскую зарплату
Тратить на элитную косметику,
И чтоб золотых карт миллион,
С сумасшедшими скидками…

Коллекционировать современное искусство,
Развешивать его
По голым стенам в кабинете
И в огромной пустой квартире,
Где на сушилке на кухне
Одна чашка, одна ложка
И две табуретки
у барной стойки.

Говорить мужчине:
«Жалкий неудачник»,
То есть нет — «Лууууууузер».
Утвержать, что мастурбация
— дело всенародное,
И спать с котом,
(«Он же член семьи!»),
Которого кормит домработница.

А иногда хочется быть такой своей для всех
В доску.
С короткой стрижкой,
И красить волосы, губы и ногти оранжевым,
И ходить в больших зелёных ботинках,
С индийской сумкой-торбой,
С наушниками в ушах,
С веревочками на запястье.

Всё время везде опаздывать,
Вопить в курилке:
«Я такую кофейню открыла!»,
«Вы пробовали холотропное дыхание? —
Отвал башки!»
И чтоб аж дым из ушей.
Захлёбываться от впечатлений,
Не успевать спать,
Собираться на Гоа
В феврале.

Сидеть в офисе за «маком»,
Вокруг чтоб всё увешано
разноцветными стикерами
с напоминаниями: «Придумать подарок Машке»,
«Напомнить Витьке про ужин в среду»,
«Купить новые лыжи».
На рабочем столе чтоб фотографии детей
В бассейне и в океане,
Портреты собаки — лабрадор (почившей),
И бородатого мужчины в странной жёлтой шапочке.

Быть всю жизнь замужем
За одноклассником,
Который за двадцать лет, представьте
Так и не выкинул
Ни одного фортеля.
Да ещё и мирится со всеми этими
Друзьями, вечеринками, транжирством
И немытой посудой.
Вставить картинку с ресайзом.
«Ты заедешь за мной в восемь?»
«Конечно, зая».

А иногда хочется побриться на лыску,
И повязать платочек,
Вымыться в бане хозяйственным мылом,
Но пахнуть какими-нибудь
Травками,
Полынью там, или мятой.

Научиться молиться,
Читать жития святых,
Соблюдать посты,
Назвать сына Серафимом,
Подставлять, хотя бы мысленно,
другую щеку,
«Ты этого хотел. Так. Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня
— целую».

Излучать доброжелательность,
И чтоб ненатужно так
Сиять от унутренней хармонии.
Принести из церкви святую воду в баллоне,
Поставить её в холодильник,
И когда муторно на душе
Умываться ею.
И советовать мамашам,
Что если у ребёнка температура,
Достаточно просто сбрызнуть,
И чтоб это действительно помогало.

А еще ужасно хочется пойти в официантки,
Купить накладные ресницы,
И полное
Собрание сочинений
Дарьи Донцовой.
Научиться ходить на каблуках
Флиртовать с посетителями,
Чтоб они больше
Оставляли на чай,
Говорить: «А вот попробуйте ещё «карпаччо»,
Уж очень оно у нас замечательное.»

Ходить в кино,
Копить на машину,
Бросить бармена,
Закрутить с поваром-итальянцем,
Висеть на доске почёта,
Как работник, раскрутивший максимальное число лохов
На дорогое французское вино,
Которое, они сроду не отличат
От крымского.
Пить сколько хочешь горячего шоколада
Из кофе-машины,
И уже разлюбить греческий салат.

А что мы имеем на деле?
Пока только
Чёрную водолазку.

За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.

Все чаще думаю —
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.

Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.

1

Версты улиц взмахами шагов мну
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
Буре веселья улицы у̀зки.
Праздник нарядных черпал и чѐрпал.
Думаю.
Мысли, крови сгустки,
больные и запекшиеся, лезут из черепа.

Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!

Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа
и на рояль положить человечьи ноты.
Если вдруг подкрасться к двери спа̀ленной,
перекрестить над вами стеганье одеялово,
знаю —
запахнет шерстью па̀ленной,
и серой издымится мясо дьявола.

А я вместо этого до утра раннего
в ужасе, что тебя любить увели,
метался
и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
В карты б играть!
В вино
выполоскать горло сердцу изоханному.

Не надо тебя!
Не хочу!
Все равно
я знаю,
я скоро сдохну.

Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай,
всевышний инквизитор!

Рот зажму.
Крик ни один им
не выпущу из искусанных губ я.
Привяжи меня к кометам, как хвостам лошадиным,
и вымчи,
рвя о звездные зубья.
Или вот что:
когда душа моя выселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько,
ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь.
Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только —
слышишь! —
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!

Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая!

2

И небо,
в дымах забывшее, что голубо́,
и тучи, ободранные беженцы точно,
вызарю в мою последнюю любовь,
яркую, как румянец у чахоточного.

Радостью покрою рев
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди,
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.

Даже если,
от крови качающийся как Бахус,
пьяный бой идет, —
слова любви и тогда не ветхи.
Милые немцы!
Я знаю,
на губах у вас
гётевская Гретхен.

Француз
улыбаясь на штыке мрет,
с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,
если вспомнят
в поцелуе рот
твой, Травиата.

Но мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою,
накрашенную,
рыжую.

Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только
ты
и я,
бросающийся за тобой от города к городу.

Будешь за̀ море отдана,
спрячешься у ночи в норе, —
я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона
огненные губы фонарей.

В зное пустыни вытянешь караваны,
где львы на-чеку, —
тебе
под пылью, ветром рваной,
положу Сахарой горящую щеку.

Улыбку в губы вложишь,
смотришь —
тореадор хорош как!
И вдруг я
ревность метну в ложи
мрущим глазом быка.

Вынесешь на̀ мост шаг рассеянный —
думать
хорошо внизу бы.
Это я
под мостом разлился Сеной,
зову,
скалю гнилые зубы.

С другим зажгешь в огне рысаков
Стрелку или Сокольники.
Это я, взобравшись туда высоко,
луной томлю, ждущий и голенький.

Сильный,
понадоблюсь им я —
велят:
себя на войне убей!
Последним будет
твое имя,
запекшееся на выдранной ядром губе.

Короной кончу?
Святой Еленой?
Буре жизни оседлав валы,
я — равный кандидат
и на царя вселенной
и на
кандалы.

Быть царем назначено мне, —
твое личико
на солнечном золоте моих монет
велю народу:
вычекань!
А там,
где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведет река торги,
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.
Слушайте ж, забывшие, что небо голубо̀,
выщетинившиеся,
звери точно.
Это, может быть,
последняя в мире любовь
вызарилась румянцем чахоточного.

3

Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я
Творись просветленных страданием слов
нечеловечья магия!

Сегодня, только вошел к вам,
почувствовал —
в доме неладно.
Ты что-то таила в шелковом платье,
и ширился в воздухе запах ладана.
Рада?
Холодное
«очень».
Смятеньем разбита разума ограда.
Я отчаянье громозжу горящ и лихорадочен.

Послушай,
все равно
не спрячешь трупа.
Страшное слово на голову лавь.
Все равно
твой каждый мускул
как в рупор
трубит:
умерла, умерла, умерла
Нет,
ответь.
Не лги!
(Как я такой уйду назад?)

Ямами двух могил
вырылись в лице твоем глаза.

Могилы глубятся.
Нету дна там.
Кажется,
рухну с помоста дней.
Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался над ней.

Знаю
любовь его износила уже.
Скуку угадываю по стольким признакам.
Вымолоди себя в моей душе.
Празднику тела сердце вызнакомь.

Знаю,
каждый за женщину платит.
Ничего,
если пока
тебя вместо шика парижских платьев
одену в дым табака.

Любовь мою,
как апостол во время оно,
по тысяче тысяч разнесу дорог.
Тебе в веках уготована корона,
а в короне слова мои —
радугой судорог.
Как слоны стопудовыми играми
завершали победу Пиррову,
я поступью гения мозг твой выгромил.
Напрасно.
Тебя не вырву.

Радуйся,
радуйся,
ты доканала
теперь!
Такая тоска,
что только б добежать до канала
и голову сунуть воде в оскал.

Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.

Захлопали
двери
Вошел он,
весельем улиц орошен.
Я
как на̀двое раскололся в вопле.
Крикнул ему:
«Хорошо,
уйду,
хорошо!
Твоя останется.
Тряпок наше́й ей,
робкие крылья в шелках зажирели б.
Смотри, не уплыла б.
Камнем на шее
навесь жене жемчуга ожерелий!»
Ох, эта
ночь!
Отчаянье стягивал туже и туже сам.
От плача моего и хохота
морда комнаты выкосилась ужасом.

И видением вставал унесенный от тебя лик,
глазами вызарила ты на ковре его,
будто вымечтал какой-то новый Бялик
ослепительную царицу Сиона евреева.

В муке
перед той, которую отдал,
коленопреклоненный выник.
Король Альберт,
все города
отдавший,
рядом со мной задаренный именинник.

Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
Весеньтесь, жизни всех стихий!
Я хочу одной отравы —
пить и пить стихи.

Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю.

В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите —
гвоздями слов
прибит к бумаге я.

1915

Ну зачем вам мои прощанья,
Ну зачем вам мои заветы,
Чтоб потом позабыть нечаянно
И не вспомнить про все, про это?
И зачем вам моя улыбка,
Что я часто бездарно трачу?
Чтоб решить, кому смех - не пытка,
В жизни тот никогда не плачет?
И зачем в моем сердце, ставшем
И без вас от эмоций тесным,
Вам, меня до конца не знавшим,
Резервировать столько места?
Оттого ли я не простилась
И не вспомнила больше после,
Что всем вам я однажды приснилась,
А потом и исчезла вовсе?

Ты забыл узнать собственно меня,
Собственно зачем? Никаких проблем,
Никакой любви — я-то знаю, что
Никакой любви, ты меня убил
Выстрелом в упор, прямо между глаз,
Ты забыл узнать именно меня,
В следующий раз, в следующий раз!
Без шансов, без вариантов,
Безотносительно именно к Вам...
Земфира

Колыбельная
Доченьке дам я калач.
Только, смотри, не плачь,
Только, смотри, не шуми,
Взрослым, смотри, не хами,
В темный овраг не гуляй!
Что же ты! Ай-яй-яй!
Лезвие, пальцы в крови…
Кушай калач. Не реви.
Слезы смахни с ресниц,
Выгони черных птиц,
В окно не смотри по ночам -
Дам тебе два калача.

А вот, влюбленное, с характерными сопельками. Жила рядом с этим мальчиком, что говорится, нос-к-носу. Но ничем себя не выдавала (15 лет):
Ты завтра утром уезжаешь.
На три недели, ну а я...
Ведь ты пока еще не знаешь,
Как это трудно для меня.
Как я переживу не знаю,
Все эти двадцать страшных дней.
Решила, номер набираю
Твой. Сердце бьется все быстрей.
Но не горячее признанье
Вольется в эти провода.
Мне б голос твой сквозь расстоянье
Услышать - вот и вся мечта.
Хоть слово, ну хотя б полслова,
Дыхание твое бы мне
Услышать, и тогда готова
Тебя прождать все двадцать дней.
Но чей-то голос незнакомый
С небес на землю опустил:
"Кого вам? Нет, его нет дома.
Простите, это кто звонил?"
Звонила я, да что в том толку.
Ты и не вспомнишь обо мне.
Тебе не будет слишком долго,
Не будет двадцать вечных дней.

Музыкальные образы
Зарисовка (23)
Jonh Surman. Альбом “Private City” (1987 г.)

Опрокинувшись черепками из глины, лежала.
Солнце насмешливо
Пальцами тыкало в плоть:
Сотен пчёл говорливых как будто жала
С одновременною спешкою
Кожу стали колоть.

Кошкой, довольно мурлыча, нежилась от тепла,
Света благословение
Впитывая про запас.
Полузабывшимся разумом по миру растеклась,
Дремотного откровения
Слыша глас, -

Вот облаков неспешностью воздух полон:
Будто стада слонов
Чинно бредут с водопоя,
И либо Вселенную к музыке кто – то пристроил фоном,
Либо под бег облаков
Рисунок мелодий подстроен…

Дилогия о сегодняшнем
I
Разболелась старая рана,
На душе сквозит очень - очень.
В нашем мире опять война, мама?
Да, опять, моя милая доченька.

Уж зима белым снегом кружит,
Укрывает так тихо, тихо;
Ледяного беззвучья не рушит
Ни движеньем, ни вздохом, ни всхлипом;

Фоном кто – то поёт про эхо,
Нежно долгое эхо друг друга;
А иных – не услышать смеха…
Не услышать смеха от трупа.

Что ж, опять война, милая мама?
Не научены даже болью…
Да, опять: чуть зажившая рана
Снова плачет людскою кровью.

II
Политик

Стучи, заколачивай
Гвозди в великий гроб,
Имя которому – Память!
Слова изворачивай,
Отныне навеки чтоб
«Не знаю» и «не было» мямлить.

Ты, проститутка,
Безвестных могил мародёр,
Мерзкий злоумный клещ;
С тобою, ублюдком,
Короток разговор:
В печь – коли сломана вещь!

Во тьму ушли люди,
Тысячи, миллионы,
Внезапно потухших,
Веривших: будет
Время законам
И время правителям лучшим.

Где же их грёзы?
Где их дыханье,
Ставшее пеплом?
Впитаны в землю слёзы,
Затихло сознанье,
Но Память – окрепла –

Тех, кто живёт за счёт смерти;
Спасённые жертвой
И яростью духа.
Им не нужны твои черти, -
Не первый
Жужжишь словно муха.

Стучи, заколачивай,
Меть в свою мелкую цель,
Говори, что вода – это пламя.
Но не умалчивай,
Что покусился на цитадель,
Имя которой – Память!

***
Беги за своей мечтой
В молчании синеватом.
Беги от меня – простой,
Беги от меня – крылатой.

Ты – тот, кого ищет дождь,
Залитый в кровавые руки;
Беги, если можешь, прочь,
Навстречу своей разлуке.

Качаясь, поёт туман
О листьях в тягучую слякоть.
Беги, молодой обман,
И дай мне одной поплакать.

Ты – тот, кого ищет дождь
В ладонях у сна и пыли.
Беги в мою сизую ночь
За тем, о чём все забыли,

За пламенем, за душой,
Потерянной и порватой;
Беги от меня – простой,
Беги от меня – крылатой.