Родня (1981)

Вот так вот живёшь-живёшь, а потом – бац, и оказывается, что 1981 год не все уже и помнят. А некоторые даже и родились много позже, так что – помнить не могут по определению. Что несколько озадачивает тех, кто однажды нашёл в галлюцинациях смысл и поверил в слоган «Вечно молодой, вечно пьяный», поскольку недавний советский человек сразу и безошибочно видел в этом тезисе воссоединение товарищей Ленина и Ельцина в одном идеальном эргрегоре.

Ну, мы-то с Вами помним 1981 год. А некоторые даже и Ленина видели. Хотя бы в Мавзолее. Ну, или на картинке. Тем более – Нону Викторовну Мордюкову видели-то и помнят уж точно все.

Кинолента «Родня» («Мосфильм», 1981 год, режиссёр – Никита Михалков) была снята сразу после Олимпиады-80 и олимпийская (шире – спортивная, и даже ещё шире – за горизонт убегательная, так сказать) тема буквально пронизывает её всю. Поезда, широкий речной поток, бегун на стадионе, сквозная тема взлетающих и заходящих на посадку самолётов, трамваи, даже советский вариант американских горок с пьяненьким мужичонкой – всё направлено на то, чтобы создать у зрителя ощущение движения, часто суетливого, хаотичного, движения ради самого движения, движения с непонятной, неочевидной целью… «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа», - однажды заметил Николай Васильевич Гоголь, и через полторы сотни лет Никита Михалков попытался (на берегах того самого гоголевского Днепра) дать ответ на этот вопрос.

Героиня Ноны Мордюковой (Мария Васильевна – почти что «Марфа Васильевна», пировавшая с Буншей, но сохранившая верность царю) движется по своей траектории с грацией слона в посудной лавке, неуклюже круша по пути всё, к чему ни прикоснётся, начиная от чашек, полочек и кончая судьбами и сердцами людей, в том числе и в первую очередь безжалостно круша свою собственную судьбу и своё сердце – не со зла, а просто в силу монументальной корявости и каменной твёрдости и холодности характера.

Навстречу ей встают два её отражения – дочь Нина (Светлана Крючкова) и внучка Иришка (её очень знаково для фильма сыграл пацан, Фёдор Стуков, заслуженный Том Сойер советского кино, а в этом фильме у него – у режиссёра, конечно же! - чудесно получилась ещё и мужская ипостась Половецкой Бабы, ещё один невольный привет из днепропетровских степей), которые не гнутся и не ломаются от столкновения с Каменной Бабой, но – повысекав друг из друга искры и довольно сильно пошатав друг друга, в конце концов образуют некий каменно-бабьий симбиоз.

По своей траектории движется главный инженер рыбзавода Ляпин (Андрей Петров), по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там, а послезавтра – в купе СВ с Каменной Бабой. Происходит обыкновенное чудо, и – Ляпин искренне влюбляется в Марию Васильевну. Она походя давит это его чувство, даже не заметив, и не осознав, что же именно произошло.

Не уживается с Ниной и зять Марии Васильевны. Падение зятя Тасика (Юрий Богатырёв) на спину, поверженного тёщиным ударом в лоб – одна из знаменитейших сцен советского кинематографа.

Бывший муж Марии Васильевны – почти спившийся бухгалтер, несостоявшийся художник, жалкий и красивый Вовчик (Иван Бортник). Играет по старой привычке на гармонике, гордится своей акварелью, которая почему-то больше похожа на картину маслом.

«Картина маслом», - как говаривал персонаж другого фильма. Каменные бабы и неустроенные, бегущие от этих баб, раздавленные ими не очень каменные мужики. Куды ж их, болезных, девать-то?
«А вот куды!» - говорит нам Михалков и снимает сцену проводов в армию сына Вовчика, Кирилла (Олег Меньшиков, такой молоденький-молоденький). Вот же ж, вот же ж куды их девать-то всех! Этот тезис подтверждает и красавец-генерал (вальяжный Всеволод Ларионов), пронзающий весь фильм не хуже взлетающего самолёта.

Тут рецензент умолкает, ибо выводы получаются глубокие, спорные, влекущие за собой новые выводы, а рецензент далеко не уверен в том, что они понравятся и ему самому, и читателям.

Смотрите это кино. Посмеётесь. Поплачете. Погрустите. О прошедшем 1981 годе. Об олимпийском Мишке, который знал всё, но никому ничего не сказал. О водах Днепра, которые всё текут и текут на юг. О редкой птице, которая не то, чтобы не долетела, но – превратилась в корягу и застыла лакированной поделкой в руках Тасика.